Семен Брилиант - И. А. Крылов. Его жизнь и литературная деятельность

Жуковский был также в числе лучших друзей Крылова и ценителей его гения. Ив. Андр. с удовольствием проводил время в его квартире, на вечерах, в обществе Пушкина, Батюшкова, кн. Вяземского, Гнедича, Уварова, Дашкова, Блудова и других. Здесь же бывали и Сперанский, граф С. Румянцев, а также Оленин и Карамзин. В группе людей на картине, изображающей кабинет Жуковского в его квартире, в Зимнем дворце, всех заметнее и интереснее фигура баснописца, рядом с Пушкиным. Раз, на одном из этих вечеров, Ив. Андр. стал искать чего-то в бумагах на письменном столе. «Что вам надобно, Иван Андреич?» спросили его. «Да вот какое обстоятельство», отвечал он: «хочется закурить трубку; у себя дома я рву для этого первый попавшийся под руку листок, а здесь нельзя так: ведь здесь за каждый лоскуток исписанной бумаги, если разорвешь его, отвечай перед потомством».

Так говорил скромный баснописец. Он в самом деле никогда не дорожил лоскутками, на которых писал свои басни. После его смерти находили в корзинах и на чердаке измятые и изорванные черновые его басен, доставившие однако богатый материал для истории его творчества.

В Императорской Публичной Библиотеке хранятся разрозненные листки, сколотые булавкой, вырванные по-видимому из тетради. На особом листе рукою Гнедича сделана заметка: «Экземпляр басен, сколотый булавкой, который Иван Андр. в таком виде имел с собой, когда читал Императрице Марии Федоровне в Зимнем дворце в 1813 году, будучи вместе со мной». Обыкновенно писал он на лоскутках и держал в кармане помятые листки.

Глава VI

Покой и слава

Переводы басен. — Иностранная критика о Крылове. — Брошюра Я. Н. Толстого. — Болезнь. — «Василек». — Семья А. Н. Оленина. — «Три поцелуя». «Крестьянин и змея». — Письма брата. — Поездка в Ревель. — Смерть брата. — Горесть И. А. Крылова. — Пособие на издание басен в 1824 г. — «Конь и всадник». — Письмо к дочери Оленина. — «Муха и пчела». — Сборы за границу. — Домашние затеи. — Голуби в гостиной. — Анекдот об известности Крылова. — Находчивость его. — Император Николай дарит бюст Крылова наследнику престола. — Шутка «фавориточки». — Маскарад в Зимнем дворце. — «Вельможа». — Юбилей. — Смерть Е. М. Оленина. — Отставка. — Жизнь Крылова на Васильевском Острове. — Эпиграмма Воейкова. — Творчество в басне. — «Бедный богач». — Значение сатиры Крылова. — Речь митрополита Макария. — Прихожанин. — «Сочинитель и Разбойник», — «Гребень». — Смерть Крылова. — Памятник. — Эпиграф в «Звёздочке».

С 20-х годов начали появляться иностранные переводы басен Крылова. Невнимательный к своим биографам, Крылов иначе относился к переводчикам, помогая и разъясняя им многое сам. Переводы бывали иногда удачны, хотя чаще представляли неодолимые затруднения. Для передачи нескольких строк Крылова приходилось часто измышлять десятки стихов. Простота и оригинальная меткость чисто русского ума и языка не укладывались в чужие формы. «Совокупилось пятьдесят семь талантов, чтобы одолеть один» — в прекрасном издании графа Орлова, который, живя в Италии и Париже, заинтересовал этими баснями корифеев итальянской и французской поэзии. «Вандалы» первые ознакомились с Крыловым и оценили его гений. Французские критики простили Крылову даже неприязнь к французскому влиянию, уяснив себе, что неприязнь эта относилась лишь к нелепым заимствованиям. Они справедливо не могли простить ему лишь того, что он «посадил в ад» знаменитого философа, в басне «Сочинитель и Разбойник».

В оправдание Крылова от этого обвинения соотечественник наш в Париже, Яков Николаевич Толстой, написал брошюру, в которой доказывал, что Крылов под «сочинителем» вовсе не разумел Вольтера. Однако защита была «не слишком убедительна», как говорит академик А. Ф. Бычков.

«Ни один народ не имеет баснописца, который стоял бы выше Крылова в изобретении и оригинальности», говорил Лемонте во введении к изданию гр. Орлова. Особенный успех имела басня «Гуси», переведенная несколько раз. Критик Геро ставит Крылова в некоторых случаях выше Лафонтена. Критик «Journal de Débats» говорит о здравом смысле и уме баснописца; удивляется естественности басен, изящной простоте и остроумию, глубине мысли и художественной отделке подробностей. Сальфи, в предисловии к итальянскому переводу, признает нашего баснописца первостепенным а перевод басен его ценным приобретением для итальянской литературы. Один за другим следовали переводы басен еще при жизни Крылова на разные языки, в том числе на немецкий и на скандинавские. Потом явились переводы на еврейский, арабский и из новых языков — еще на польский и английский.

Итак, чего еще оставалось желать баснописцу в жизни? Его окружали покой, слава и любовь. К сожалению его крепкое здоровье пошатнулось — он стал страдать приливами крови к голове. При втором ударе, случившемся в 1823 году, когда покривилось его лицо, больной Крылов дотащился до дома. Олениных на Фонтанке, против Обуховской больницы, и сказал доброй Елизавете Марковне, которая заботами о нем была ему точно вторая мать: «ведь я сказал вам, что приду умереть у ног ваших; взгляните на меня». Крылов оставался в доме Олениных до выздоровления. Когда же весной Императрица Мария Федоровна переехала в Павловск, и до неё дошла весть о болезни маститого поэта, она приказала А. Н. Оленину перевезти его в Павловск, прибавив: «под моим надзором он скорее поправится». Ив. Андр. в самом деле поправился совершенно и признательность к августейшей покровительнице своей выразил в грациозной басне «Василек». Он написал ее в одном из альбомов, что разложены были на столах в «Розовом Павильоне» в Павловском парке. На заглавной картинке к этой басне, в одном из изданий, Иван Андреич сидит на камне в Павловском саду, возле бюста Императрицы, и подслушивает разговор Василька с Жуком. Крылов говорил потом своему сослуживцу: «Да, мой милый, это одно обязывает меня написать историю своей жизни». Он ее не написал однако. Он перенес под 60° широты неаполитанскую беспечность и предается той роскошной лени, которая взлелеяла гений Лафонтена и Шолье. Муза его уступает только настойчивым просьбам других. Это такой басенник (fablier, как бы плодовое дерево), который нужно крепко потрясти, чтобы с него упали плоды. Не даром и добродушный брат его сожалел, что муза его «сонливая и ленивая». Оправившись от болезни, Крылов еще больше привязался к семье Олениных. Дом их оставался постоянно радушным и гостеприимным. Оленин сам был большим поклонником талантов и искусств, а «еще больше кажется любил им покровительствовать», хотя ему «может быть недоставало сметливости и утонченного проницательного чувства, столь полезного в художественном деле». Он оставался одним и тем же, и его маленькую, сухощавую фигуру неизменно видели десятки лет за письменным столом. Он был яростным врагом Франции и говорил о французах, что «нет народа, нет людей подобных этим уродам, что все их книги достойны костра», к чему не скупились прибавлять другие: «а головы их — гильотины». Последние слова принадлежали юному поэту, который однако под стенами Парижа оплакивал участь осажденного города, а войдя в него, в миг поддался очарованию этого ужасного народа, этих «вандалов», о которых писал уже с восхищением, с восторгом. Париж действовал подобно чарам Цирцеи. Его ненавидели, пока не попадали в его объятия, как в волшебный чарующий мир.